От редакции:
В канун Великого Поста будет уместно проверить свои знания в области совершенствования духа. Данная статья поможет теоретико-богословски открыть завесу «потерянного рая», чтобы затем — практически, подвигом поста, молитвы и покаяния милостью Божией войти в него.
Человек, по учению Св. Церкви, создан по образу и подобию Божию и призван был Богом к тому, чтобы через созерцание в себе этого образа он имел ведение о создавшем его Боге и постоянно стремился к совершенному соединению с своим Божественным первообразом.
Единение первозданного человека с Богом состояло в пребывании в его душе благодати Святого Духа, «Которым осеняему быть человеку благоволил создавший его Бог, чтобы он жил подобно ангелам Божиим, кои, будучи всегда просвещаемы Духом Святым, пребывают неподвижными на зло» (Симеон Новый Богослов, Слова, т. 1, стр. 23).
Толкуя библейское повествование о сотворении человека и его грехопадении, Св. Отцы указывают на то, что рядом с Богоподобием в первом человеке присутствовало начало тварности, отличавшее его от Бога. Божественные свойства, жившие в человеческой душе, принадлежали человеку не самому по себе, но лишь через Бога — Первоисточника этих свойств. Кроме того, они были сообщены человеку не в совершенной, а в ограниченной степени. Это открывало перед ним возможность постепенного восхождения к Богоподобию. Вместе с тем это должно было внушать человеку смиренное сознание его зависимости от Бога.
Это сочетание Божественной свободы или, как говорят Св. Отцы, самовластия человека с ограниченностью его тварной природы заключало в себе возможность для человека отпадения от своего Творца и Господа.
«И заповеда Господь Бог Адаму, глаголя: от всякаго древа, еже в раи, снедию снеси; от древа же, еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него, … смертию умрете» (Быт. 2, 16–17). Эта заповедь, по толкованию св. Григория Богослова, не носила характера абсолютного запрещения. Вкушение плодов запретного древа, по мысли св. Григория, следует понимать символически, как прикосновение к таким степеням Богопознания, которые не были доступны не преуспевшему и неусовершившемуся человеку. Такое восхождение было делом дальнейшего его усовершенствования. Для человека неподготовленного оно могло быть лишь восхищением того, что ему еще не принадлежало, и, следовательно, употреблением во зло данной ему Богом свободы. Следствием этого акта могло быть лишь разлучение человека с Богом и его духовная смерть.
Нарушив заповедь Божию, первые люди, по словам св. Афанасия Великого (Слова на язычников), «уклонили ум свой от мысленного (т. е. Бога и Божественного в мире) и начали рассматривать самих себя. А рассматривая себя, занялись телом и иными чувственными вещами и, обольщаясь этим, как своей собственностью, впали в самовожделение, предпочли собственное созерцанию Божественного». С этого времени и начал действовать в человеческой душе закон греха, сущность которого заключается в утверждении человеком своего бытия вне Бога и помимо Бога.
За этим последовала смерть души, «ибо как отделение души от тела есть смерть тела, так отделение Бога от души есть смерть души. На нее указывал Бог, когда, давая заповедь в раю, сказал Адаму — в какой день вкусишь от запрещенного древа, смертию умрешь, — ибо тогда умерла душа через преступление, отделившись от Бога… И вот настоящая смерть, когда душа разъединяется с Божественной благодатью и сочетавается с грехом» (Св. Григорий Палама, О добродетелях и страстях, Добротолюбие в русском переводе, т. V, стр. 278,279).
Первым и наиболее осязательным последствием смерти человеческой души явилось распадение и растление ее помыслов и пожеланий, дотоле стройно стоявших в своем чине и согласно славящих Бога. «Как невозможно, чтобы тело человека без души стояло в гармонии и своем чине, так невозможно, чтобы и душа человека стояла в своем чине с отличительными чертами разумности без благодати Святого Духа» (Преп. Симеон Новый Богослов). За смертью человеческой души следует прорастание в ней семян зла — греховных страстей, которые, как черви в загнившем трупе, являются участниками его разложения. Эти греховные страсти неразрывно связаны друг с другом, как звенья единой цепи. Они совершенно овладевают пажитями души до глубочайших ее тайников, уподобляясь многоветвистому дереву, уходящему своими корнями в земную глубину, питающемуся соками этой земли и делающему ее бесплодною.
***
Нарушение гармонического строя жизни человеческой души, и смерть ее распространились также и на телесную природу человека. Недаром, по словам ап. Павла, человек горестно восклицает: «Окаянен аз человек; кто мя избавит от тела смерти сея» (Римл. 7, 24). От прежнего «самовластия», дарованного Богом человеку, у него осталось только одно — желание и искание свободы. «Какое самовластие осталось в нас после того, как мы стали рабами греха?» — спрашивает Симеон Новый Богослов, и отвечает: «оно хранится лишь в нашем желании освобождения, а не в чем-либо другом» (Слово 5. Слова, т. I, стр. 61).
Освобождение, которого так страстно жаждет согрешивший человек и которого он тщетно ищет на распутиях мира, могло быть только делом Божественной Любви, которая была творческой причиной и самого создания мира и человека. «Бог — любы есть», — говорит св. апостол Иоанн Богослов, — «О сем явися любы Божия в нас, яко Сына Своего Единороднаго посла Бог в мир, да живи будем Им. О сем есть любы, не яко мы возлюбихом Бога, но яко Той возлюби нас и посла Сына Своего, очищение о гресех наших» (1 Иоан. 4, 8–10). «Ты от небытия в бытие нас привел еси, и отпадшия восставил еси паки, и не отступил еси вся творя, дондеже нас на небо возвел еси и царство Твое даровал еси будущее» (Из молитвы евхаристического канона).
Это царство Христово есть Церковь Божия, в которой через живущую и действующую в ней благодать Святого Духа человек рождается к новой жизни. Это «другое, новое рождение и воссоздание человека во святом крещении, в коем и освящаемся мы водою «срастворенною Духом Святым». Сподобившиеся святого крещения «являются уже живыми, как бы воскресшими из мертвых, т. е. души их оживотворяются и опять приемлют благодать Святого Духа, как имел ее и Адам до преступления. Потом крещаемый помазуется св. миром, и посредством его помазуется Иисусом Христом и благоухает преестественно. Соделавшись, таким образом, достойными того, чтобы быть общниками Бога, они вкушают плоть Его и пьют кровь Его, и посредством освященных хлеба и вина соделываются сотелесными и сокровными воплотившемуся и принесшему Себя в жертву Богу. После сего уже невозможно, чтобы над ними господствовал и тиранствовал грех, яко над богами по благодати» (Симеон Новый Богослов. Слово 1‑е, Слова, т. I, стр. 24–25).
Так в таинствах крещения, миропомазания и евхаристии совершается воскресение человека к новой божественной жизни и осуществляется эта жизнь в Царствии Божием. Вратами в эту новую жизнь, вне которых невозможен вход в нее, является покаяние.
«Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» — эта краткая проповедь дважды прозвучала на страницах Евангелия: в устах св. Иоанна Предтечи и в устах Самого Господа Иисуса Христа. Ветхий Завет заканчивается, а Новый начинается словами одной и той же проповеди о покаянии. С тех пор эта проповедь стала непрестанным призывом Церкви, обращенным ко всем взыскующим Бога, призывом, неизменно связанным с самой проповедью Царства Божия.
Покаяние всегда рассматривалось как необходимое условие для вхождения в Царство Божие и получения благодати Святого Духа. Уже в первый день земной жизни Церкви — день Пятидесятницы, ап. Петр обратился с этой проповедью к собравшемуся народу. На вопрос: «Что сотворим, мужие братие?» — ап. Петр ответил: «Покайтеся, и да крестится кийждо вас во имя Иисуса Христа во оставление грехов; и приимете дар Святаго Духа» (Деян. 2, 37–38).
Прот. А. Ветелев, профессор Московской духовной академии
Изгнание Адама:
наше падение и наша надежда
В начале Великого Поста Церковь вспоминает о главной трагедии в истории человечества — изгнании Адама из рая. Есть известное изречение (его приписывают разным людям — то Честертону, то Нибуру), что первородный грех — единственный из христианских догматов, доступный непосредственному наблюдению. Люди самых разных убеждений соглашаются, что с миром что-то глубоко не так. Буддисты полагают, что существование — это страдание, и хотят уйти от него в Нирвану; марксисты рвутся этот мир переделать; гностики (всех видов) полагают, что он изначально плох и хотят сбежать из него в чистую духовность; Христиане говорят о том, что он был создан благим — и пал.
Атеисты используют это состояние мира чтобы отрицать благого Бога; аргумент «от зла» самый серьезный в атеистическом наборе, фактически, единственный серьезный аргумент. У него есть, однако, принципиальная особенность, благодаря которой он, похоже, указывает совсем в другую сторону. Зло есть некая порча, что-то недолжное, что-то, на что мы реагируем словами «так не должно быть». Смерть юноши — зло, потому что он должен был жить долго и счастливо; смерть старика — биологическая неизбежность, но мы тоже переживаем ее как зло. Люди должны любить друг друга и жить в братской приязни — поэтому проявления бесконечной войны всех со всеми есть зло.
Но тогда, чтобы говорить о зле, мы должны признавать что-то «должное», то состояние мира и человека, которое нарушено злом, цель, мимо которой промахивается мир, путь, с которого он сбился. Мир и человек могут уклониться от своего подлинного предназначения, только если это предназначение существует — вы не можете сбиться с пути, если никакого пути нет. Но если это так, то есть Тот, кто предназначает, воля и замысел, начертавшая путь, с которого мы сбились.
В мире без Бога говорить о зле бессмысленно — ну да, все живое грызет друг друга, а вы как думали? Жизнь есть воля к власти, смерть — обязательная часть процесса, этика любви и сострадания — ухищрение слабых, которые хотят обуздать сильных, совесть — «голос стада».
Чтобы говорить о зле, мы должны признать две реальности — в основании мира лежит благая воля, которая задает его предназначение, то, каким он должен быть; мир от этого предназначения отпал. Как произошло это отпадение? У нас есть не только библейское повествование о падении Прародителей, у нас есть непосредственный опыт — мы повторяем это падение семь раз на дню, когда поступаем не так, как должны. У нас есть свобода выбора — и мы выбираем неправильно. Доктрина грехопадения очень точно описывает наш опыт.
Но не только опыт наших личных падений — но и опыт нашей надежды. Если мы видим наше нынешнее состояние как падшее, неестественное, ненормальное, мы можем надеяться на спасение; если это — нормальное состояние, то и надеяться нам не на что. Если мы пребываем в изгнании из отечества, это значит, что отечество у нас есть, и есть надежда вернуться. Если мы уже на месте, то нам некуда больше возвращаться. Доктрина грехопадения говорит о том, что мы — принцы в изгнании, и эти лохмотья — остатки царственного одеяния, и что Отец намерен вернуть нас в прежнее достоинство; отрицая падение, мы признаем, что родились и умрем нищими, и эти лохмотья — все, что у нас было, есть и когда-либо будет.
Мы переживаем тоску по Отчему Дому, и где-то в глубине нашего сердца всегда живет плач Адама по утерянному раю, томление по небесной радости, по чему-то бесконечно большему чем все, что нам может дать этот мир. Мы, конечно, можем — как некоторые это и делают — объявить эту тоску иллюзией, решить, что человек — это не принц в изгнании, а дисфункциональная обезьяна, которая, в силу какого-то случайного эволюционного сбоя, приобрела странные потребности, выходящие за рамки биологического императива — плодиться, чтобы пожирать, и пожирать, чтобы плодиться. Мы можем подавлять в себе эту тоску, ни на минуту не оставаясь в тишине и забивая всю свою жизнь хоть чем-нибудь — работой, развлечениями, политикой, препирательствами, скандалами — чем угодно, лишь бы не оставаться наедине с собой и своей бедой.
Но мы можем — как зовет нас Церковь — дать волю слезам и оплакать свою горькую потерю: «Раю мой, раю, прекрасный мой раю! Раю мой, раю, прекрасный мой раю!» И тогда мы обретем надежду — вернуться домой, к той вечной радости, и вечной красоте, и вечному ликованию, от которого мы отпали в Адаме и к которому возвращаемся во Христе.
Сергей Худиев
(журнал «Фома»)
